Хочешь показать, какой ты дурак, — иди и завоюй Дагестан

В 1925 году советский этнограф Евгений Шиллинг впервые приехал в дагестанское селение Кубачи. В экспедиции он изучал материальную культуру и собирал этнографическую коллекцию для московского Музея народов СССР. Шиллинг собирал домашнюю утварь, инструменты кубачинских мастеров, эскизы ювелирных работ и сами изделия кузнецов. Из этой же экспедиции он привез несколько масок — иранского шаха и пальтаров. Все они использовались во время так называемого шахского действа — ряда разыгрываемых на свадебных гуляньях сцен и пантомим потешного боя между ряжеными персами и кубачинским воинством. Вывезенная в Музей народов СССР металлическая маска, подобная реальному вооружению иранских и османских воинов, отсылала к образу персидского правителя и полководца Надир-шаха. Он захватил аул Кубачи в середине ХVIII века и потерпел поражение при дальнейшем продвижении в горные районы Дагестана, став важным персонажем для осмеяния в местных преданиях.

Вот как одну из легенд о неудачах Надир-шаха пересказывал кубачинский ювелир Расул Алиханов:

Однажды персидский шах Надир, хотевший весь мир подчинить своей власти, окружил войсками наш аул и по вечерам рассматривал его через подзорную трубу. <...> Послав гонца к зерихгеранам, он предложил им сдаться без боя. <...> Вечером по зову глашатая собрались все сельчане-мужчины. Старейшина сообщил им ультиматум Надир-шаха. Тогда один из кубачинцев предложил свой план: на крышу каждого дома поставить по одному, по два, по три мучала, напоминающих маленькие пушки, и направить их жерла на войско персов. Это и было сделано ночью. Утром Надир-шах с удивлением увидел, что на каждой крыше, как ему показалось, находятся пушки. А кубачинцы послали своего посла с ответом, что зерихгеранцы отвергают его предложение и готовы к бою. Когда стемнело, они зажгли на каждой крыше смоляную паклю. Персы подумали, что сейчас начнется обстрел их лагеря, и в панике бежали.

Победу над шахом кубачинцы часто обыгрывали во время свадебных гуляний. Действующими лицами представления были шах и его жена, телохранитель и четверо приближенных, сопровождаемые женами. Все роли исполняли мужчины, нанятые из соседних селений или из бедных односельчан. Шах шел впереди в шлеме и с металлической маской на лице. У него был роскошный красный халат, шашка и секира. Рядом шла прислуга, за ней в сопровождении свиты следовала княжна, закрытая зеленой чадрой. Процессия выходила на площадь, и шах с женой располагались в центре сцены. Пока свита подносила шаху трубку с табаком и великолепные блюда, а жена обмахивала его шелковым платком, с другого конца площадки появлялись паалтури — группа вооруженных кубачинцев, одетых в кольчуги и войлочные маски, раскрашенные белыми известковыми разводами. Они пытались похитить невесту, вступая в борьбу с окружением шаха. В промежутках между сражениями и погонями по селению участники действа танцевали, издевались над шахом и гостями свадьбы: из толпы выхватывали первого попавшегося ребенка и укладывали его в люльку перед шахом или подносили иранской свите деревянные корыта с объедками.

Подобные постановки были распространены на восточном Кавказе и в Закавказье — схожие представления и сюжеты о победе над врагом связывались с конкретикой местных историй. Во многих районах Грузии на Масленицу разыгрывалась победа грузинского воинства над персами и пленение шаха. В Армении на Масленицу шахская процессия устраивала обход села и собирала подношения и штрафы у односельчан. Как и для жителей селения Кубачи, для многих народов Дагестана (лакцы, даргинцы, кайтагцы, лезгины, табасаранцы, кумыки, аварцы) шахские игры были важной частью свадебных торжеств или проводов зимы. Лакцы из Кумуха инсценировали победу над римлянами, чеченцы — над войском Тамерлана, а тушины — встречу воина Шете Гулухаидзе с имамом Шамилем.

В селении Кубачи шахские действа были приурочены к завершению периода ежегодных сборов мужских объединений холостой молодежи — гулалá-аку-букóн («собрание группы неженатых»). Прежде союз неженатых был частью сельского самоуправления, особой военной организацией и органом, совмещающим функции суда и местной администрации. Праздничное представление с шахом завершало эти мужские молодежные вечеринки — по истечении двухмесячных сборов каждый участник объединения считался полноценным членом сообщества. Для Шиллинга потешные маски были образами прошлых общественных институтов и установлений, «пережитки» которых он искал в воспоминаниях кубачинцев. Однако к приезду этнографа мужские объединения утратили свою роль и шахские игры из заключительного события мужских союзов стали частью свадебного представления с участием ряженых.

Шахские маски разошлись по музеям, а в самом селении остались лишь пальтары, в которых до сих пор одеваются холостые друзья жениха, чтобы веселить гостей свадьбы и знакомиться с девушками. Сейчас на свадьбах здесь уже нельзя увидеть шаха — зато неизменно присутствует пальтар в резиновой маске, который носит платье и традиционный кубачинский женский платок. По мнению некоторых кубачинцев, эта ряженая женщина и есть неудачливый шах, пытавшийся покорить аул. «Понимаете, когда унесли эту маску, нашли какое-то оправдание, начали наряжать женщиной. На него иногда надевали платок, женский головной убор, мол, какой дурак Надир-шах, пришел в Дагестан и хотел покорить нас».

Авторы выражают благодарность за помощь в подготовке материала Рабадану и Фатиме Машаннаевым, Алиш Какагасановой, Ильясу Изабакарову, Магомеду Караеву, Зареме Дадаевой (Музей истории города Махачкалы), а также кубачинцам и кубачинкам.